История одной жизни в Заистоке

Chapa

(For English scroll down)

Чапа — именно так Александра Чаплинского зовут друзья. Его детство прошло в доме на Татарской, 11. В нем он знает скрип каждой ступеньки и половицы. Чапа многое помнит из жизни своего района:

«Это же Заисток. Истоки здесь были, родники, прочие разные озера. Было хорошо раньше, а вот сейчас понастроили там, за рекой, у меня сердце болит. Каждую лужу там знал. Пересыпали все. Нет, чтобы облагородить озеро.

Когда варварски засыпают, но это же память тех же людей, которые там выросли. Курья там, тоже испоганили всю. Александр Сергеевич Макаров, мой друг с детства, начинал эту работу по очистке озер. Вот там ключи, карась водится. А коммунисты засыпали еще одно озеро прекрасное. Где раньше была улица Подгорная, теперь Беленца. Понастроили черти что там. Серьезно. В общем, сейчас печальная история. Честно говорю.

Раньше не говорили „Татарская слобода“, Заисток, да Заисток. Тут было вообще здорово. Пацанское детство, оно такое. Томь, бывало, подходила прямо сюда, к берегу. Такие пескари плавали. Сейчас дамбу эту строят, камни накидали и ничего больше не делают. Тут от Горбатого острова раньше какая-то проточка была. Футбольное поле было. Мостки такие, по ним переходишь, все просто.

Вот от ТЭЦ повредили водовод и начали копать. Копают, смотрят — короб из лиственницы, ее часто использовали при строительстве деревянных домов. А там, где гараж, было озеро прекрасное, и речная вода соединялась с ним по этому коробу. При мне тут топило два раза. Вода доходила до Каримовского дома. Помню, пацанами на калитках катались, как на плотах, по этим улицам. И эта вода уходила туда, а озеро было чистейшее.

Улицы Максима Горького и Татарская воевали всю жизнь с Московским трактом, но вечером все были вместе. Тут было очень много блатных, но натуральных блатных, которые не крысятничили. Тогда тротуары были. А они сидят, блатные, кепочка-восьмиклинка, дорогой костюм „Бостон“. Сядут на тротуар с таким почетом, прямо пыль там, курят. И порядок был. И чтобы здесь кого-то убили, не было такого. Было один раз, и то на почве ревности зарезали, где башня вот эта, на наших глазах, до сих пор картинка стоит. А еще мы со студентам дрались. Это в Горсаду, где танцы были. И какой-то черт, наш заисточный, туда залез и драку устроил. Заисточные были очень дружные, потому что все знали друг друга по именам.

Отец мой Вячеслав Петрович Чаплинский родом из Белоруссии. Когда началась война, он жил там, в Могилевской области. Сестра его, тетка моя, ей сейчас 95, она и плен видела. Из-под Сталинграда отца привезли его в Томск, в госпиталь. Там они и познакомились с моей матерью Юлией Яковлевной. Она работала политруком во время войны, звание имела. А в госпиталь приехал мой отец, красавец мужчина. Он был без памяти с тяжелейшей контузией. Бежал все, хватался за планшет, за пистолет. Он долго пролежал в госпитале. А мама преподавателем была, причем закончила факультет классической филологии Казанского университета. И не коммунистка.

Я по следам матери пошел учиться в университет, на филфак, мать была довольна, правда, отучился всего три года. Почему три года? Потому что избил милиционера. А вообще я никогда не был в комсомоле. Потом связался с хорошими людьми. Знаешь, была такая многотиражка „За советскую науку“. Мы там собирались, водку пили. Это была эпоха Васи Казанцева. Факультет-то — мужиков, раз два и обчелся. И так связался я с журналистикой.

Первый раз женился, сдуру влюбился в девчонку одну — Таню. Теща оказалась, сколько у тебя гонорар, сколько зарабатываешь? И съели мое счастье. Я переживал. А работал я уже в газете „На боевом посту“ на Кирова,18. И однажды в своих переживаниях я вышел оттуда, потерял служебное удостоверение. Ко мне прицепились два милиционера. В итоге пришлось мне оттуда уйти. И сейчас не жалею, Лена у меня хорошая женщина. Вот такая история.

Отец мой, кстати, почетный гражданин города Томска. Работал в институте ядерной физики, это было при Чучалине, в экспериментальных мастерских. У него еще были золотые руки, такие вазы делал. Отца жалко. Да, всех жалко. Он строгий был очень.

Перехоронили всех. И Борьку, с которым здесь учились. Боря Кутолин, жил тут, где угловой дом, который выходит на речку. Сейчас здесь живут люди, хорошие люди поселились рядом. Чище стало, а так в основном бывают алкаши, которые и разговаривать-то не умеют по-человечьи.

Потом какое-то время я не жил в Томске. Работал в „Северной правде“ в Каргаске. Вернулся сюда, еще отец был живой, где-то в 70-е годы. Мама сильно болела. У нее был рак. И мне на север от тети Симы пришла телеграмма „приезжай мама совсем плохая“. Прожила она еще ровно неделю. Я от нее не отходил никуда. Помню, что она мне говорила: „вот Вадик был среди вас, тоже ведь умер недавно. Самый умный мужик — это он“.

Здесь в нашем доме раньше была общага. Потом все переделали. По-моему техникум здесь был геодезии. Девчонки жили, а мы к ним лазали. Вот меня попробуй отсюда из Заистока выселить. Я пулемет поставлю, не сдамся. В городе воздух совсем другой. А у нас тишина, даже машины редко ходят».

Aleksandr Chaplinsky’s friends call him Chapa. He spent his childhood in house 11 in Tatarskaya Street. He knows how every step and floorboard creaks. Chapa remembers a lot about the life of his district, “It is called Zaistok. There were headwaters and springs as well as different lakes here. It used to be nice here, and now so much was built there across the river. It hurts. I knew every puddle there. Nowadays everything is filled up, while they could have made the lake nice.  

“Back in the days, no one called it the Tatar suburb but Zaistok. It was just great here. Boy’s childhood is like this. The Tom River sometimes spread so much that it reached this bank, right here. What gudgeons used to swim here! Nowadays a damn is being built. They threw some stones here and stopped doing anything. There was a canal starting from the Gorbaty island and a football field. A planked footway was there to cross it. Easy.

“Where the garage is now, there was a beautiful lake, and the river flew into it through this duct. I witnessed floods two times. Water reached Karimov’s house. I remember how we used to sail along these streets on top of fence doors, like on rafts. This water flew there, and the lake was of the utmost purity.”

Photo, text: Asya Vostrikova